IНТЭP'ЕРВ'Ю

Пятнадцать лет назад белорусских дизайнеров интерьера можно было сосчитать по пальцам, они были узнаваемы, стиль каждого был уникален, а лучшей рекламой была рекомендация из уст в уста. Интерьеры, созданные ими в 90-е и 00-е, стали классикой белорусской школы дизайна. Начиная со второго десятилетия ХХI века, ситуация на рынке искусства создания интерьера кардинальным образом изменилась. Если до начала века основной школой специалистов была Академия искусств и Политехнический университет, то к концу нулевых кафедры дизайна открылись во многих других вузах, в том числе и в БГУ.  Заработали профильные курсы.

 

Профессия дизайнера стала широко востребованной, а проходные баллы на специальность вскочили до небес. Количество специалистов в этой области стало расти в геометрической прогрессии.

 

Как найти того самого своего дизайнера, который поможет создать именно вашу среду обитания?

Чем отличается белорусский дизайн?

Кто эти люди, которые посредством своей профессии ежедневно влияют на вашу жизнь и жизнь ваших детей, формируют вкусы и предпочтения, управляют настроением и пишут сценарии семейных завтраков, ужинов и дружеских посиделок?

В поисках ответов на эти вопросы мы решили создать проект «Iнтэр’ерв’ю».

 

Автор проекта - Ирина Лозовская.
Название - Юлия Ляшкевич.
Автор обложки, верстка - Анастасия Крючкова.
Продвижение - Лилия Матяш.

 

Сегодня наш гость – дизайнер Александр Кратович.

 

Александр Кратович.

 

Александр Кратович (a_kratovich2018) – один из самых титулованных белорусских архитекторов, профессор МААМ. Человек, который оказал огромное влияние на формирование национального дизайна предметно-пространственной среды. Поступив на архитектурный факультет со второго раза, Александр стал одним из лучших студентов. По завершении учебы профессор А.П.Воинов рекомендовал его главному архитектору института БЕЛПРОМПРОЕКТ И.И.Бовту в качестве молодого перспективного специалиста. На старте своей карьеры Александр сомневался в возможностях промышленной архитектуры, однако очень скоро понял, что это интересное направление, в котором нет стандартов, в котором присутствует размах, работают интересные люди. Уже в 28 лет Александр стал ГАПом (Главным архитектором проектов).

 

CDC: Как Вам удалось построить такую стремительную карьеру?

 

Александр: Я действительно архитектор, хоть и занимаюсь параллельно дизайном, и это важно. Во время учебы я серьезно относился к профильным предметам, образование было трудным, требовало постоянных усилий не только умственных, но и физических – черчение на больших планшетах, рисование, покраска проекта, тогда еще компьютеров не было. Мне даже родственники сочувствовали по этому поводу. Дипломный проект у меня занял 12м2, плюс Макет 1м2.

 

Быстро вырасти профессионально в БЕЛПРОМПРОЕКТе мне удалось благодаря успешному участию в ключевых проектах института, а также конкурсным достижениям за рубежом и, конечно, умению хорошо рисовать проекты. Стать ГАПом – Главным архитектором проектов – в 28 лет? Это было нереально! Тогда такую должность люди получали после 50. Вначале меня никто не признавал в упор, ни смежники, ни коллеги архитекторы, кандидатов на мою должность было предостаточно, но я исполнял обязанности ГАПа еще до назначения и у меня уже были свои рычаги управления, справился.

 

Я начал работу в 1-м Архитектурно-строительном отделе, который произошел от проектного бюро, которое в 50-х годах возглавлял академик архитектуры М.П. Парусников – ГАП нашего проспекта, его магистральный архитектор. Я с удивлением встретил там сотрудников, которые разрабатывали эти проекты. Они по-прежнему работали в этом Архитектурном отделе. И когда я уже стал ГАПом, то представил себе, что я теперь занял место академика М.П. Парусникова. Смешно? Но факт.

 

CDC: Ведь действительно у нас нет других таких примеров, как проспект, таких совершенных зданий…

 

Александр: Да, это так. На большой карте Минска этот фрагмент небольшой по площади застройки выглядит как драгоценность. Классическая архитектура в разных ипостасях появлялась в разные времена, но не было такого случая, чтобы вся архитектура была исполнена по лучшим канонам Ренессанса. Наверное, это произошло благодаря инструментам социализма. Идеи, которые удалось реализовать в проспекте, существовали только в утопиях. Возражая противникам сталинской архитектуры, надо сказать, что Минск после войны резко вырос и городу требовался соответствующий столичный масштаб. В свое время Париж пережил аналогичную перестройку – известный план Османа, тогда все старые здания снесли и построили центр города заново. Никто же не сожалеет об этом факте. Там остался Латинский квартал, так и у нас осталась историческая часть города, хотя, конечно, поспешили со сносом Немиги.

 

CDC: Вернемся к промышленной архитектуре.

 

Александр: В БЕЛПРОМПРОЕКТе я окунулся в работу над очень большими объектами. Это – БелАЗ, МАЗ, ГОРИЗОНТ, МЗХ «Атлант» и многие другие. Проектировались новые заводы – завод Шестерен в Лепеле, Тракторный завод в Сморгони планировался как завод сельскохозяйственных роботов, проект предусматривал предприятие длиною в пять с половиной километров, но завод не состоялся, может и к лучшему.

 

Мой любимый объект МЗХ – завод Холодильников «Атлант», я спроектировал для него большой сборочный корпус, который и сейчас смотрит своим фасадом на Дворец Независимости и на ТЦ Замок (см. фото 5).

 

CDC: Ваша карьера шла в министерство и выше.

 

Александр: Действительно могло быть и так, ведь БЕЛПРОМПРОЕКТ считался кузницей кадров и школой профессионализма, потому что там была очень серьезная практика, высокая организация проектирования, чрезвычайная ответственность.

 

Оттуда вышли – главный архитектор города Минска, два председателя Союза архитекторов Беларуси, руководители ведомственных институтов.

 

Когда я только пришел в институт, первое время ощущал себя как рыба на берегу, я не понимал профессионального сленга, я не мог двух слов связать. Потом, уже став членом технического совета, я вспоминал, как читал три тома строительной энциклопедии, чтобы разобраться с лексикой, и понять, что к чему. Это сейчас, люди, вообще не получив никакого профессионального образования, называют себя архитекторами. Но это уже проблема клиента, не моя.

 

CDC: Потом вы уехали работать в Германию.

 

Александр: Да, наш институт сотрудничал с немцами и я поехал туда по соглашению между странами. Мне очень повезло, я поработал в разных архитектурных бюро. За год с небольшим сделал 14 проектов. Это было очень успешное время. Эксплуатация конечно была нещадная, но результативная. Немцы высоко и дорого ценят труд архитектора, поэтому первое время я не мог привыкнуть к тому, что никто не оспаривает мои решения, все идет в дело сразу 100%, без обратно-поступательных движений, как часто бывает у нас.

 

В Германии я по работе часто пересекался с дизайнерами интерьеров. В Гамбурге познакомился с мебельной компанией IP20, с представителями швейцарской мебельной компании USM. Я наблюдал, как они работают, и у меня появилось желание заняться интерьерным дизайном, тем более, как мне представлялось, скоро у нас в стране начнется бум интерьерных преобразований. Я понимал, что большая архитектура рано или поздно столкнётся с административным ресурсом, а мне это было не интересно. Так что по возвращению домой я стал заниматься частной архитектурой и дизайном.

 

CDC: Вы ведь могли остаться в Германии?

 

Александр: Да, такая возможность была, несмотря на некоторые бюрократические трудности. Однако я хотел работать у нас, я видел громадный рынок работы по частной архитектуре и интерьерному дизайну, где после советского периода вся недвижимость находилась в плачевном состоянии. Мне повезло, проблемные 90-е прошли мимо меня, я много работал, хорошо зарабатывал. Кстати, впоследствии у меня была еще одна «челночная» 2-хлетняя командировка в Берлин, где я спроектировал и построил жилой комплекс Посольства России в квартале Рейхстага (см. фото 6). Примечательно, что мой проект проходил экспертизу вместе с проектом Нормана Фостера параллельно у одного и того же эксперта.

 

Время, проведенное в Берлине, было чрезвычайно насыщено впечатлениями! Дело в том, что после объединения Германии Берлин стал застраиваться в центральной части, на стыке Западного Берлина и Восточного. В это время проходил всемирный конкурс на застройку центра города в районе Potsdamer Platz. Мне очень повезло, я был свидетелем всех знаковых событий в архитектуре города, я видел, смотрел и слушал всех мировых знаменитостей: архитекторов – Нормана Фостера, Ренцо Пиано, Фрэнка Гери, Альдо Росси и многих других, а потом наблюдал с самого начала и до конца реализацию их проектов.

 

 

CDC: Я не случайно спрашиваю своих гостей, как они пришли в профессию, это очень важно знать, поскольку тогда ты понимаешь, почему человек создает именно такие объекты, откуда вырос его стиль. Впервые за долгое время у нас появилась возможность преемственности. К Вам обращаются за обучением?

 

Александр: Один раз меня попросили выступить перед студентами в Академии искусств, я подготовился и пришел, просидел два часа… но они забыли о своем приглашении.

 

В этой связи хочу сказать, что в Германии молодые специалисты проходят платную стажировку у опытного архитектора, тем самым зарабатывая себе право для дальнейшей работы в бюро. Без такого провенанса молодой человек не сможет открыть свою частную практику, потому, что к нему никто не обратится. Рациональные немцы берегут свои средства.

 

С обучением сегодня ситуация патовая. Я недавно поинтересовался у одного из наших опытнейших преподавателей, сколько учебных заведений по специальности сегодня есть в стране, он сказал: «Наверное, 17, а сколько они выпускают, уже никто не контролирует». Это тысячи и тысячи молодых специалистов, разобраться в уровне подготовки которых очень и очень сложно. Кто их обучает, откуда берутся преподаватели в таком количестве – непонятно. Уже появилась прослойка около-архитектурных «специалистов», которые организовывают свои курсы и выпускают себе подобных «специалистов».

 

CDC: Каким был ваш первый частный заказ?

 

Александр: Я как-то зашел в первый в Минске салон итальянской мебели ТINA VLATI. Там случайно столкнулся с владельцем, который, узнав, что я архитектор, пригласил меня в кабинет. На столе лежала стопка эскизов по реконструкции салона от различных архитекторов. Он спросил меня, могу ли я сделать свое предложение? Я люблю быстрые «эскизы на салфетке» и сразу предложил вариант: «Владимир Анатольевич, у Вас здесь идут уступы, давайте объединим дугой, а вход перенесем в другую сторону и обозначим его двумя колоннами – это будет стилизованный римский Форум». Нарисовал картинку. Он загорелся сразу, азартный был человек, сказал: «Нравится, хочу реализовать непременно!» Я приступил к работе буквально на следующий день. После этого случая он уже ни с кем больше не сотрудничал. Так пошли заказы от ТINA VLATI от него персонально, салоны, жилье, консультации, реконструкции.

 

Интересная история произошла с офисом фирмы ТINA VLATI. Только что после ремонта открылся их новый офис – криволинейные потолки, желтые стены в разных оттенках, все как было модно тогда. Я поздравил Владимира Анатольевича с открытием, а он смотрит на меня и ждет реакцию. Я не люблю критиковать работу коллег публично, хотя очень хочется иногда, сказал, что сейчас так делают. Тогда он признался, что ему не нравится дизайн и спросил – смогу ли я сделать по-другому? Назавтра начали ломать совершенно новый объект.

 

Я сделал интерьер в стилистике современного минимализма, что-то в традиции известного японского архитектора Тадао Андо – бетон, светлое дерево, черный металл, хром (см. фото 7,8). Мебель предложил швейцарскую USM, ту самую, что однажды присмотрел в Гамбурге.

 

CDC: Когда вы приступаете к новому объекту, как Вы выбираете концепцию, есть какой-то метод или это наитие или настроение от заказчика?

 

Александр: У меня всегда есть масса идей, которые стоят в резерве и ждут своего удобного случая. Я хорошо знаю историю архитектуры, в курсе всех явлений в современной архитектуре и дизайне, люблю рассуждать на профессиональные темы, на этом фоне происходят постоянные вспышки идей. Процесс выбора концепции происходит быстро, потом начинается медленная и тщательная подгонка к ситуации, изучение резервных возможностей объекта. Все эти нюансы надо анализировать и проверять вовремя, потому что, если заранее их не учесть, идея может не состояться. Объект как пазл собирается из множества компонентов. Образно говоря, приходится кричать в мегафон: «иди сюда, а не вправо или влево», командовать всеми участниками проекта, я бы сравнил этот процесс с работой режиссера.

 

Некоторые моменты так и остаются незакрытыми по разным причинам до конца стройки, поскольку обнаруживаются нюансы в конструкции, в инженерии, в пожеланиях заказчика, в поставках, в комплектации, в финансировании объекта, поэтому надо уметь быстро реагировать на ситуацию и решать проблемы по ходу.

 

Сейчас все клиенты любят мультяшки. Принципиальное отличие визуализации от реализации, если проводить аналогию с кино, это как сравнивать сценарий и фильм. Сценарий стопка бумаги. Фильм – это производство: актеры, операторы, звукооператоры, осветители, художники, гримеры и т.д., а еще финансы, психология, администрирование. Сценарий может быть хорошим, а фильм не получится, так и с интерьером.

 

CDC: Разные люди пришли в профессию через разные вузы, через художественное образование. Как с Вашей точки зрения, архитектурное образование влияет на подход к дизайну интерьера, меняет его?

 

Александр: Я бы сказал так – архитектурное образование «отягощает» работу над дизайном интерьера. Ведь архитектура так глубока и разнопланова по своей сути, она возникла и выросла вместе с цивилизацией. Мы в техническом университете 5 лет или 10 семестров, изучали архитектуру классическую и современную. Архитектура состоит из внешнего впечатления и глубоко скрытой философии. Если есть внешнее, но нет внутреннего – «торт», нет внешнего, только функция – «сарай».

Архитектурное образование сродни актерскому, где важен профессионализм наставника, потому что в этой профессии много смысловых и исторических напластований и только мастер своим примером может дать готовый алгоритм действия, толчок к развитию, он в компактном виде делится уже сложившимся методом.  Об этом процессе хорошо написал основатель первой школы современной архитектуры и дизайна BAUHAUS Вальтер Гропиус в книге «Границы архитектуры».

 

CDC: Как бы Вы сами определили свой стиль?

 

Александр: Некоторые считают меня заклятым классицистом, хотя у меня большая часть объектов в современной стилистике. Но мне нравится работать в классике и она у меня неплохо получается, два моих классических объекта попали в мировой реестр «New Traditional Architecture». В тоже время мой современный дом – победитель крупного Международного Конкурса, я получил награду из рук самого Даниэля Либескинда.

 

Я бы назвал свой рабочий метод – культурологическим.  Насколько это правильно, я не знаю, например, известный американский маркетолог Траут утверждает, что нельзя так разбрасываться, надо всегда лаконично концентрироваться на чем-то одном и тогда будет узнаваемость твоего лица. Получается, что я «теряю» свое лицо, но меня это не сильно заботит.

 

Я хочу быть просто актуальным в любом стиле. Если я занимаюсь классикой, то делаю ее современной и актуальной. Тем более в классических композициях всегда найдется масса приемов созвучных нашему времени. У классики есть неотъемлемое преимущество в сравнении с современным стилем – только она несет романтику, ностальгию, имеет четвертое измерение – время, ее краски бесконечно разнообразны. В итоге, я имею «лицензии» и на классику, и на современность, мне легко микшировать эти стили, получать нечто третье.

 

CDC: Как с Вашей точки зрения экономическая ситуация влияет на выбор стиля, в котором люди хотят жить?

 

Александр: Я бы не связывал стилистические предпочтения с экономикой, тем более, что классика может быть недорогой, а современный дизайн наоборот, часто не дешевый.

 

Колебания между предпочтением классики или модернизма происходят постоянно, они меняются местами примерно раз в 20 лет. Видимо цикл связан со сменой поколений. Дети не желают жить как родители. Если взглянуть на историю этих изменений, то можно обнаружить, что в начале ХХ века появился модернизм, потом пошел ар-деко 20-30-х, потом неоклассицизм 40-х, как реакция на послевоенную разруху, потом снова романтический модернизм 50-60-х, затем упрощенная классика как постмодернизм 70-80-х и теперь снова модернизм, на сей раз экологический.

 

CDC: Вы работали в разных странах, чем отличается белорусский клиент и чем отличается белорусский проект?

 

Александр: Приведу два примера. В Минске не состоялся концерт Венского филармонического оркестра по причине непродажи достаточного количества билетов. В Минске на прямых трансляциях из театров Metropolitan в Нью-Йорке, Covent Garden в Лондоне, Grand Opera в Париже – два десятка посетителей и половина из них иностранцы.  Так сложилось, я работаю в дорогом секторе заказчиков и мне порой не хватает в запросах культурной составляющей. У нас в Минске много дорогих автомобилей, есть вкусная еда в ресторанах, но все кружится по замкнутому кругу.

 

Другой немаловажной особенностью наших клиентов является самодеятельное начало, недоверие и скепсис по отношению к специалистам. Многие дома у нас были сделаны по принципу: или начали с архитектором, а закончили сами, или, наоборот, начали сами, запутались и обратились к архитектору. И то и другое плохо, тупик. Поэтому на взыскательный взгляд нам не хватает нормально реализованных объектов.

 

Тем не менее мы уже пришли в целом к приличному среднему уровню дизайна. Я имею опыт судейства интерьерных конкурсов и хочу отметить, что если раньше были единичные случаи успеха среди конкурсантов, то сейчас даже трудно отдать предпочтение какому-либо проекту, они весьма близкие по уровню.

 

Если сравнивать с Германией, – их проекты принципиально не отличаются от наших, они просто более продуманные, выверенные, профессиональные.

 

CDC: Какие признаки отличают хороший интерьер и какие характеристики имеет плохой?

 

Александр: Я однажды ответил с сарказмом на этот вопрос – если живы остались, значит хороший. О хороших все сказано, поговорим о плохих.

 

Если образно переводить архитектуру в одежду, то получается такая картина – люди ходят нарядные как клоуны, даже не догадываясь об этом, не замечая, что смешны со стороны. С одеждой проще, ее можно купить готовую, большинство легко ориентируется в том, что модно, что носят, а с интерьером и архитектурой они сталкиваются несколько раз в жизни, опыт совсем небольшой. Поэтому попадаются откровенно карикатурные интерьеры и дома. Это особенно хорошо видно в риэлтерских предложениях.

 

CDC: Когда Вы работаете с заказчиком, насколько плотным является контакт? Или Вы определяете общую концепцию, утверждаете ее, а потом сдаете сделанную работу?

 

Александр: Это зависит от заказчика. У меня были заказчики, с которыми я работал каждый день по 12 часов. Это был правильный формат работы именно для этого объекта, потому что заказчик сомневался, а я постепенно убеждал его, он начинал доверять и в какой-то момент я понял, что мы дойдем до финиша успешно. А бывают люди, которые делегируют мне принятие всего спектра решений, в этом случае нужно хорошо знать бюджет и внимательно наблюдать за заказчиком, его привычками, манерами, предпочтениями. Был у меня один интерьер, бюджет которого я просчитал до последнего гвоздя, в итоге все так точно и сложилось, без потерь и дополнительных вложений. Только в случае, когда объект можно сделать точно по проекту и до самого финиша, есть смысл в дизайне. Не стоит обращаться к дизайнеру или к архитектору, если у заказчика зуд творчества, смысла нет. Ведь «Бог сокрыт в мелких деталях», как сказал классик современной архитектуры Мис ван дер Роэ.

 

CDC: Одной из целей этого проекта является стремление познакомить конечного потребителя с представителями профессионального цеха дизайнеров и архитекторов. На что следует обращать внимание при выборе специалиста?

 

Александр: Здесь важен первый пункт, который перечеркивает все остальные: когда заказчик сказал «мое», понравилось портфолио архитектора, либо один из его объектов. Потому что, когда что-то не нравится, насильно мил не будешь, да и заставить сделать «я так хочу» не всегда получится, возможно специалист не справится с этой задачей, не имеет опыта или далек от предпочтений заказчика. Ко мне приходили люди, которые не имели представления о моих работах, как правило, работа с ними не складывалась.

 

Иногда при выборе главным критерием предпочтения становится стоимость услуг архитектора или дизайнера. Особенно увлекаются этим богатые компании, банки, финансовые компании, они мне присылают такие условия участия – «кто дешевле?» Это тупиковый путь!

 

Стоимость услуг зависит от бюджета и размера объекта и составляет по мировым стандартам 10% от бюджета, у нас 1-3%. Все параметры объекта и вся рациональность вложений сосредоточены в этих 1-3% стоимости проекта.

В масштабах строительства это меньше размера погрешности. А стройка – дело такое, отклонение от сметы бывает и 30-50%.

 

В Германии никогда не экономят на проекте, да и цена проекта у всех архитекторов одинаковая, конкуренция сосредоточена в плоскости качества.

 

CDC: Чем отличаются интерьеры, которые делают мужчины, от интерьеров, которые делают женщины?

 

Александр: Я давно обратил внимание на тот факт, что у женщин всегда красивый почерк, но при этом почти одинаково красивый у всех. У мужчин, наоборот, у всех совершенно разный – от филигранного до уродливого и трудно читаемого, но всегда разный. Вот так и в интерьере, женщины делают всегда красивый стандарт, а мужчины всегда креатив, либо дурной, либо классный. Бывают, конечно исключения.

 

Яркий пример женщины дизайнера – американка Келли Уэстлер, она эпатажный специалист, но ее дизайн в значительной мере – продолжение дизайна модной одежды. Все яркое, цветное, красочное. Она, наверное, символизирует самый большой успех в женском дизайне.

 

А мужчины. Есть такой бельгийский архитектор и дизайнер Винсент ван Дуйсен. У него интерьеры очень серьезные, суровые, нордические, выверенные, действительно мужские.

 

Кто что любит! Но, я думаю, мужчине в откровенно женском интерьере жить сложнее чем женщине в мужском дизайне.

 

CDC: Как бы Вы охарактеризовали тот стиль, который доминирует сейчас на нашем рынке?

 

Александр: Я думаю, это – минимализм. Но это не просто пустота или «минимализм» бюджета, как некоторые клиенты понимают.

 

Принцип минимализма применим к любому стилю, он может проявляться в деталях, узлах конструкций, в организации пространства, в балансировке акцентов. Минимализм как минимум необходим в нашем мире, переполненном зрительной информацией. Процесс упрощения – это требование времени, иначе информация превращается в мусор еще до попытки ее усвоения.

 

Интересные рассуждения об этом есть у нидерландского архитектора, гуру современной архитектуры Рема Колхаса в книге «Гигантизм… и мусорное пространство». Почитайте «Симулякры и симуляции» французского философа Жана Бодрияра, где говорится о том, как размножаются смыслы и начинают одно понятие подменять другим.

 

Если иметь в виду стиль минимализм как таковой, то диапазон его применения весьма неширок. Хороший минимализм получается в лобби офисов и отелей, таких примеров особенно много в Нью-Йорке. Интересно, что они открыты даже поздно вечером, демонстрируя через огромные остекленные витражи фасадов колоссальные минималистические холлы, расположенные в основаниях небоскребов.

 

Хорош минимализм в дорогих отелях, где за окном доминирует линия моря. Создавать минимализм в рабочих офисах, жилых домах совсем неоправданно и нереалистично. В моей практике есть один совершенно минималистический объект – офис компании UNIFLEX (см. фото 9).

 

Есть еще одна тенденция, возможно локального свойства, я еще нигде не нашел ей названия, но очень влиятельная и набирающая силу. Это стиль, который вышел из музеев современного искусства. Я посетил их возможно больше полусотни. Это всемирно известные Tate Modern в Лондоне, MoMA в Нью-Йорке, Guggenheim Museum в Бильбао и многие другие.

 

Музеи современного искусства с такой невероятной архитектурой, с содержимым, которое невозможно объяснить, и название ему – актуальное искусство (contemporary art), все вместе создает определенный взрыв мозга, разрушает сложившиеся стереотипы. 

 

Посмотрите, какая сейчас мебель на ведущих мебельных площадках, она не похожа ни на что, часто нефункциональная, даже некрасивая иногда, потому что современное искусство включает в свой оборот понятие некрасивого тоже. Часто светильник больше похож на стул, а стул на скульптуру Генри Мура, а диваны настолько округлые, что теряют форму. Во всяком случае посмотрим. Благодаря тому, что открылась бездна формальных идей, открытых в стенах музеев современного искусства, соответственно, появился широкий диапазон форм для «подтвержденного» выбора.

 

 

← вернуться назад